Ратоборцами непризнаваемого панами права народной массы явились люди, которые вначале были необходимыми орудиями для успехов колонизации украинских пустынь, а потом очутились вне закона и стали в упор всем стремлениям шляхты, — именно украинские козаки.
Это всем знакомое имя понимается многими так различно, что необходимо проследить появление его в исторических источниках, прежде чем приступим к повествованию о напрасных усилиях панов-колонизаторов образовать из Южной Руси новую Польшу.
Слово козак значило сперва то же самое, что вольный добычник, пожалуй, даже грабитель и разбойник, вообще же на севере и юге Московского царства, в Польше и Татарии, оно означало человека бездомного и безземельного.
Когда южные области варяжских князей, после татарского нашествия, залегли пустынями, в виду этих пустынь расположился кочевой монгольский мир. Степи, отделявшие поселение славянские от поселений монгольских, сперва не принадлежали никому. Татары смотрели на них, как на естественную охрану своих кочевьев от покушений со стороны данников. Для русского мира они долго были как бы морем, в которое выходить никто не отваживался. Но, когда с одной и с другой стороны явилась потребность выдвинуться за пределы постоянных займищ, у татар и у русских образовались товарищества предприимчивых людей, которые находили возможность держаться в безлюдной степи, вдали от отеческих куреней своих. Такие товарищества имели вид отдельной орды, которая в спокойное время терялась между населением, послушным общему управлению края, а во время войны или вольного похода на рыбные и звериные промыслы, устраивала избирательное начальство и действовала так или иначе в интересах своей корпорации. Эти полувоенные, полупромышленные сборища известны издавна у татар под именем козаков; у русских же и поляков козачество, по письменным известиям, появилось одновременно, в разных отдаленных одна от другой местностях не раньше конца XV-го века. Польские летописцы знали четыре татарские орды, из которых у каждой был свой хан, именно: заволжскую, астраханскую, казанскую и перекопскую. К этим четырем ордам иногда причисляют они и пятую козацкую. Орда козацкая не признавала над собой власти никакого хана и, кочуя в разных местах, считалась во всей Татарщине самым отважным народом. Со времен московского великого князя Иоанна III-го, в русских летописях упоминаются азовские татарские козаки, как злые разбойники. Они выделялись из ослабевшей в это время Золотой-Орды; как самостоятельный народец, самый подвижной и самый смелый между татарами. Раскинувшись по степи между Крымом и московской Украиной, азовские козаки жили разбоем, иногда нападали небольшими купами на пограничные города, но в особенности были вредны для сношений между Крымом и Московским государством. "Поле не чисто от азовских козаков", доносили послы князю московскому, поджидая в Украине безопасного проезда в Крым, как у моря погоды. Василий Иоаннович домогался от султана, чтоб он запретил азовским и белогородским козакам помогать Литве против русских; но подобные домогательства были напрасны уже по одному тому, что эти козаки никогда не жили на одном и том же месте. Когда русский посол Коробов требовал, чтобы ему дали провожатых из Азова, ему отвечали, что в Азове нет азовских козаков.
До последнего времени существование Крымского Ханства, козаками у татар назывался особый отдел войска, состоявший из уланов, князей и козаков. У московских великих и удельных князей также были служивые татары-козаки, которых они употребляли для степных дел, то как провожатых, то как наездников. В Перекопе, Белгороде на Днестре и вообще в тамошнем Чорноморье издавна были известны воины, называвшиеся козаками. В 1492 году Менгли-Гирей писал к великому князю московскому Иоанну III-му, что войско его, возвращаясь из-под Киева с добычею, встретилось на степи с "ордынскими козаками" и было ими ограблено. Король Сигизмунд I-й, в 1510 году, предостерегал пограничных своих панов окружным листом о татарском набеге, прибавляя, что опасность ещё не велика, потому что идут одни перекопские козаки да немного белгородцев. В 1516 году крымский хан Магомет-Гирей оправдывался перед Сигизмундом в набеге белогородских козаков тем, что они не слушаются его приказаний, и выбрали себе предводителем враждебного ему царевича Алыка. По документу 1560 года, белгородские козаки, без ведома местного санджака, нападали на украинские замки тем же обычаем, каким украинские козаки хаживали на пограничные замки турецко-татарские. По соглашению с крымским ханом, король Сигизмунд-Август зазывал этих козаков к себе на службу одновременно с козаками русскими, проживавшими в низовьях Днепра, и посылал им сукно, что делалось и для козаков днепровских; а в 1561 году, уведомляя черкасского старосту, что 24 белгородские козака желают поступить к нему в службу, он приложил при своей грамоте их имена. Эти имена все до одного - татарские.
В русских летописях прежде всего являются известие о козаках рязанских, так как юго-восточная рязанская Украина более других стран подвергалась нападениям степных орд. На границах литовских, в княжение Василия, упоминаются козаки смоленские. Король Сигизмунд не раз жаловался великому князю, что они нападали на литовские владения. Потом появились козаки путивльские и наконец - донские. Последние, в Северной Руси, соответствовали, по своему удалению от населенных мест, южно-русским козакам, низовым или запорожским.
В первые, до-исторические времена южно-русского козачества, пастушеская жизнь в "диких полях" была, как видно, развита у татар сильнее, нежели у русских. Днепровские козаки позаимствовались от своих соседей несколькнми терминами и навсегда усвоили их своему быту. У татар, так же как и у днепровских козаков, чабан значило пастух овец. Расторопнейший из пастухов делался у татар начальником чабанов сводного стада и назывался одаман. Это козацкое отаман. Сводное же стадо составляли десять соединенных стад, в каждом по тысяче овец, и называлось такое стадо кхош. Отсюда, очевидно, произошло козацкое слово кош, означавшее становище, сборное место, лагерь. Наконец, самая манера носить чубы, прозванные "оселедцями", позаимствована козаками от татар (если не вспоминать о чубе Святославовом), у которых воинственная молодежь, царьки и мурзы, не брили головы, как прочие, а оставляли на макушке чубы и закручивали их вокруг уха.
В политическоё жизни крымских татар был период мирных промыслов, способствовавший сближению их с соседями. Период этот предшествовал падению Цареграда и распространению турецкого владычества вокруг Чёрного моря. Истощив свои силы во внутренних раздорах, татары обратились в то состояние, из которого вывели их предводители, вдохновленные мыслью об опустошении всего не-монгольского. Пастушество сделалось для татар идеалом счастливой жизни. В гонимом бурями усобиц населении татарском явилась потребность отдыха, который оно и нашло в богатых растительностию степных местностях по-над Азовским и Чёрным морями и по берегам нижнего Днепра, Буга, Днестра. Если когда-либо, то преимущественно в этот период времени могло произойти сближение славянских кочевников с монгольскими, когда и со стороны крымского хана, и со стороны молдавского господаря дела с Литовско-Русским княжеством и Польским королевством были приведены в спокойное состояние.
У крымских татар сохранилось предание, что литовский выходец, по имены Гирей, воспитал одного из потомков Чингиза тайно от враждовавших между собою царьков, и что, когда этот питомец литвина Гирея (может быть, литовского русина) был избран татарамп на ханство, он, в благодарность к Гирею, соединил свое имя с его именем и завещал своим потомкам делать то же самое. Этим способом началась династия ханов Гиреев. Первый из них, Девлет Гирей, названный впоследствии, за путешествие в Мекку, Хаджи Девлет-Гиреем, старался приучить татар к оседлой жизни, к мирным занятиям, ремеслам и торговле. Его царствование, продолжавшееся 29 лет, было временем дружеских отношений к России и мирного союза с Польшею. Действуя на смягчение татарских нравов посредством распространение в Крыму магометанства на место язычества, он в то же время отличался веротерпимостию ко всем исповеданиям, доходившею до величайшей кротости, и делал вспомоществование даже христианским монастырям. При таком настроении хана, сношение между ордою монгольскою с одной — и ордою славянскою с другой стороны ограничивались торговыми сделками: злопамятство русских к татарам было усыплено; они, может быть, и дрались понемногу, но не воевали.
Со вступлением на ханство Менгли-Гирея, одного из восьми его сыновей, дела в Крыму приняли противоположный ход. Этот хан возбуждал в татарах дикий, воинственный дух и беспрестанно водил их в русские области за добычею. Поэтому завзятые ссоры между татарами и русскими козаками могли начаться только в конце XV века.
В 1453 году турки завоевали Цареград. Через 22 года Менгли-Гирей помог им овладеть генуэзским городом Кафою и уничтожить в Крыму генуэзскую колонию. Резня, произведенная татарами в Кафе, и мусульманский фанатизм, привитый турками татарам, вместе с повсеместными слухами о страданиях христиан под игом неверных, наступавших на Европу с Востока, должны были поселить в южно-русских козаках враждебное чувство к соседям; а набеги татар на киевскую, брацлавскую и подольскую Украину, начавшиеся с воцарением Менгли-Гирея, возбудили в них жажду мести к неверным. Если к этому примешались ещё соседские ссоры за пастбища, за стада, за звериные гоны и рыбные уходы, то в, днепровских и днестровских пустынях должна была начаться постоянная борьба между выходцами из европейских и выходцами из азиатских поселений.
С водворением турок в Греческой империи, понадобились им толпы невольников и невольниц для служение их азиатской роскоши и неге. Убогие татары, находя поставку пленников богатым туркам весьма выгодною, обратили набеги в постоянный промысел, и вывозили в Крым из Черновой Руси, Польши и литовской Украины сотни и тысячи захваченных врасплох людей. С каждым годом этот промысел принимал более широкие размеры, так что, по сказанию Михалона Литвина, относящемуся к половине XVI века, корабли, приходившие в Крым из-за моря с оружием, одеждами и лошадьми, отплывали обратно, нагруженные невольниками. Это обстоятельство изменило, не только отношение между монгольским и славянским миром, но и самые границы между ними.
До подчинение султану Крымского Юрта, граница между владениями литовскими и землями, принадлежавшими перекопским, очаковским и белгородским татарам, а далее молдавскому господарю, шла таким образом. Начиналась Литва от речки Морахвы, впадающей в Днестр. Отсюда шла граница срединою Днестра мимо Тягини (Бендер) к устью Днестра и к морю. Далее шла она днепровским Лиманом мимо Очакова; который стоял на литовской земле, и только в 1492 году был отстроен крымцами на старом городище; потом входила в устье Днестра и шла ложем реки до острова Тавани. У Тавани были перевозы, с которых половина дохода принадлежала литовскому великому князю, а другая крымскому хану. Начиная от Тавани, Днепр принадлежал уже весь Литве; граница поворачивала к юго-востоку до Овечей-Воды, потом шла вверх по течению этой речки и по верховьям рек Самары и Оргея до Донца, а от Донца по Тихую-Сосну, где литовские владения прикасались к московским. На эти границы последний киевский князь Симеон Олелькович посылал своего черкасского наместника Свиридова, и тот, разъезжая по всему рубежу, обозначал пределы земли литовской от земли татарской, Белгородчины и владений волошских.
В устье Днестра, повыше моря, по направлению к городу Тягине, на левом берегу, находился встарину литовско-русский порт Кочубей (ныне Одесса), откуда доставлялся хлеб в незавоеванную ещё турками Грецию. Длугош, современник Владислава Ягайла, под 1415 годом, говорит, что в этом году прибыли цареградские послы к Ягайлу с просьбою о вспоможении хлебом их столице, теснимой турками, и что Ягайло назначил им в Кочубее место, куда для них будет сплавлен хлеб. Невдалеке от Белгорода и Очакова лежали займища русских панов: Бучацких, Язловецких и Синявских. Сохранились акты граничных споров между панами Язловецкими и королем Владиславом III о праве собственности на какие-то морские насыпи. Ещё король Сигизмунд I договаривался с султаном Солиманом, чтобы жители Белгорода, лежавшего на противоположном берегу Днестра, платили в его казну ежегодную дань за пользование пастбищами восточного берега. Но уже и в то время обладание черноморским берегом сделалось для литовско-польского правительства темным преданием, так что оно за справкою о бывших границах со стороны татар обратилось к киевским, каневским и черкасским старожилам; а спустя немного времени, королевский ревизор пограничных замков, Михалон Литвин, в своем докладе королю Сигизмунду-Августу, смешал таванские перевозы на Днепре с древними развалинами на реке Буге, которые были прозваны Витовтовою Банею, и в которых будто бы жили откупщики великого княжества Литовского, взимавшие с купцов пошлину. Но после падение Цареграда быстро отхлынуло промышленное население русское к северо-западу. Торговля русским хлебом уступила место торговле русскими пленниками. Плодоносное междуречье нижнего Днепра, Буга, Днестра превратилось в такую дикую пустыню, что во времена Стефана Батория войско Самуила Зборовского, скитаясь вдоль Буга и Ингула, умирало с голоду, а в конце XVI века козацкий гетман Наливайко писал к Сигизмунду III, будто бы в этой пустыне от сотворение мира никто никогда не жил.
Утвердясь в Царьграде, турки подчинили Крымское Ханство верховной власти своего султана, который владел Кафою, главным рынком тогдашнего Крыма, и содержал в Козлове (Евпатории) гарнизон турецкий. По договору 1478-года, заключенному между султаном и ханом Менгли-Гиреем, султан, как верховный государь Крымского Юрта, мог вести хана с его народом на войну, давая ему содержание; сам же хан не имел права начинать войну и заключать мир. Направляя орду то в одну, то в другую сторону, султаны скоро оттеснили от Чёрного моря прежних поселенцев и сделали белгородские и очаковские побережья путем сообщение между Крымом и задунайскою Турциею. Вслед затем, подчинив своему господству Молдавию и Валахию, они распространили свои владение до Днестра. Сын Казимира Ягеллона, Альбрехт, сражался с ними уже в собственных пределах; внук Казимира, Людовик Венгерский, пал в битве с турками под Могачем; а внука Казимира, Изабелла Запольская, венгерская королева, в 1541 году, отдала султану Солиману своего малолетнего сына в опеку с половиною Венгрии. Вслед за осадою Вены, войска Солимана готовы были проложит себе путь к завоеванию остальной Европы. Ужаснувшись турецкого могущества, польское правительство согласилось на все статьи мирного договора с Турцией и, обещав платить ежегодную дань татарам, отказалось от устьев Днестра и Днепра.
Татарские набеги во времена Менгли-Гирея были так опустошительны, что в начале XVI века Украина Польского государства обозначалась пограничными крепостями Буском и Галичем, а Бар, Хмельник и Винница считались опасными Форпостами, в которых могли держаться только отважнейшие воины. Даже в конце XVI века польский географ Сарницкий писал, что замок Бар построен при самом входе в Татарию; а турки и в 1617 году не переставали утверждать, будто бы замки: Бершад, Корсунь, Белая-Церковь, Канев, Черкасы и Чигирин, стоят на земле, принадлежащей султану. Впоследствии сторожевая линия выдвинулась в степи до Брацлава, который, с одной стороны, посылал свои разъезды к Подольскому Каменцу, а с другой - к Белой-Церкви. Белоцерковские разъезды встречались к западу с брацлавскими, а к востоку с киевскими. По эту черту, до конца XVI века, простиралась Украина, то есть пограничная область Польско-Литовского государства; по эту черту обрабатывались тогда поля и виднелись между них села и хутора, с пасиками, охраняемые сторожевыми могилами. На могилах стояли замковые команды, готовые подать условный знак, что татарские загоны близко. Местами, на них висели так называемые королевские дзвоны; местами зажигались бочки, облитые смолою. Далее, тянулись к Перекопу, на несколько дней пути, необозримые степи, или так называемые дикие поля, по которым бродили никем нетревожимые стада серн, оленей, сугаков, диких лошадей, буйволов. Словом - к востоку от русских подвижных поселений лежало тогда море степей, на котором лишь изредка можно было встретить следы былой человеческой жизни.
Через это степное море переправлялись татары в Украину, которая не всегда могла защищаться от них своими укрепленными местами. В 1482 году хан Менгли-Гирей сжег и заполонил весь Киев, разграбил и Печерский монастырь. Той же участи должны были ожидать и последние замки на Днепре, Канев и Черкасы. Только неусыпная бдительность сторожевых постов спасала их от внезапного набега, а мужество русских пограничных дружин заставляло татар пробираться на добычу украдкою.
При таком положении края, днепровский Низ, богатый рыбами и зверями, был доступен одним промышленникам - воинам, которых мы и встречаем в современных актах под именем козаков. Предприимчивые люди с верхнего Днепра и "с других сторон" хаживали в те времена водою на Низ к Черкасам и далее. Со всего, что там добывали, они были обязаны давать киевскому воеводе десятую часть; а когда сверху или снизу привозили в Киев просольную вялую или свежую рыбу, то от бочки соленой рыбы воеводский урядник, называвшийся осмником, брал на город (то есть на воеводский земок) по шести грошей, а со свежей - десятую часть. Эти промышленники называются в акте 1499 года козаками и различаются от купцов, которые, приезжая в Киев, становились, так же как и козаки, на подворьях у мещан. Приезжий в Киев народ предавался, вместе с мещанами, буйному разврату. Привычка "делать непочестные речи с белыми головами" (женщинами) вкоренилась тогда в Киеве до такой степени, что пеня за это составляла одну из главных статей дохода митрополита и воеводы. Но пеня за непочестные речи с так называемых гостей, которыми в те времена были турки, татары и армяне, превышала взыскание с христиан в 12 раз.
Что козак был прежде всего отважный воин-добычник, это видно из появление козаков славянских в противодействие разбоям козаков монгольских. Что он был, при известных обстоятельствах, таким же степным чабаном, как и татарин, об этом можно заключить из приведенных выше кочевых терминов, усвоенных козацкому быту. Что, наконец, козаки, подобно древним варяго-руссам, занимались торговлею в перемежку с войною, доказывают их промышленные походы на Низ, недоступные во времена Менгли-Гирея ни для кого, кроме людей военных.
В польских летописях известие о козаках-воинах встречается впервые под 1508 годом. Деций, оканчивающий свои сказание 1516 годом, упоминает о "славном русском воине Полюсе", который, в одно время с князем Острожским, побил татарские загоны, опустошавшие литовскую Русь. Бильский называет этого Полюса "русаком, славным козаком", а Стрыйковский "русским славным козаком и рыцарем". в позднейших польских летописях сохранилось предание, которое показывает, что старосты сторожевых королевских замков делали набеги в татарские улусы так точно, как татары на украинские города и села. У тогдашних пограничников это называлось ходить в козаки.
"В 1516 году", рассказывает Гваньин, "Менгли-Гирей, воспользовавшись войною короля Сигизмунда с московским царем, сделал набег на украинские земли, хотя получал подарки от обоих государей. Видя тогда, что татары ругаются над ними, наши не хотели больше верить их клятве и начали содержать больше служилых людей на пограничье. Несколько сот воинов, под предводительством хмельницкого старосты, Предислава Лянцкоронского, пошли в козаки под Белгород, заняли турецкие и татарские стада и погнали домой; а когда татары и турки, догнавшие их у Овидиева озера, дали им битву, наши их победили и с добычею возвратились к своим. "С того-то времени" продолжает летописец, "начались у нас козаки, которые потом, что далее, то все больше успевая в военном ремесле, отплачивали татарам тем самым, что наши терпели от татар".
Выражение ходить в козаки показывает, что козачество существовало сперва независимо от пограничной стражи, которою предводительствовали старосты. Они только приспособили свои средства к обычаям козацким, усвоили эти обычаи своей дружине. Тем не менее походы их на татар споспешествовали развитию козачества, как силы, противодействовавшей азиятскому хищничеству. Упомянутый Гваньином Предислав Лянцкоронский происходил от древнего литовского рода Збигнивов. Несколько братьев его занимали важные должности в государстве. Он много путешествовал по Европе, изучая военное искусство, к которому было направлено все тогдашнее образование; был в Палестине и, в заключение пройденной им школы, приобрел опытность в отражении татарских набегов под руководством знаменитого коронного гетмана Константина Ивановича Острожского. Такова была личность, вокруг которой собирались козаки и пограничные старосты для совместного отражение азиатских наездников.
Польские летописцы вспоминают о нескольких удачных походах Лянцкоронского на козацкий манер, и с его именем постоянно соединяют другое громкое в то время имя Остапа Дашковича, старосты черкасского и каневского. Дашкович у летописцев прослыл простолюдином, возвышенным, за воинские способности, до звание королевского старосты; но это опровергается родственными его связями с панскими домами. Сестра Дашковича, Милохна, была замужем сперва за Борисом Тишкевичем, а потом за киевским воеводою Немиричем. Сверх того, известно, что у него были наследственные по отцу и матери села на речке Раставице, под киевским замком и возле Путивля, в 1503 году Дашкович вступил в службу к московскому царю, и, когда польский король требовал его выдачи, царь отвечал, что Дашкович у короля был "метной" (знатный) человек, что он бывал от короля во многих местах на Украине воеводою и, по старому обычаю; перешёл на службу от одного государя к другому. Служба Дашковича у московского царя продолжалась лет пять, но в чём именно она состояла, не известно. По ходатайству князя Острожского, король опять принял его к себе и вверил ему два украинские замка, Канев и Черкасы. Впоследствии он получил в пожизненное владение ещё три замка внутри литовской Украины, именно: Кричев, Чечерск и Пропойск.
Канев и Черкасы были тогда крайними сборными пунктами для днепровских козаков. Татары, идучи на добычу; держались от них как можно подальше. Когда хан шёл на Москву в помощь польскому королю, он просил короля удержать черкасских и каневских козаков от нападения на его войско. Иногда он жаловался королю, что черкасские и каневские козаки ходят под его улусы вместе с козаками путивльскими, что они становятся под татарскими улусами на Днепре (1527 год), нападают на татар, а кроме того, обо всем, что здесь узнают, сообщают в Москву; что в Черкасах королевский староста держит на вестях путивльских козаков, и что, лишь только татары двинутся в поход, в Москве уж об этом знают. Очевидно, что такой пограничный староста, как Дашкович, мог действовать почти так же самостоятельно, как удельный князь. Каждый из троих соседних государей одинаково нуждался в его усердии; для каждого он мог быть одинаково опасен. В разгаре войн с московским царем, Дашкович оставляет короля и служит его неприятелю; но лишь только вздумал вернуться в родной край, король вверяет ему два важные пограничные замка. Однажды, сражаясь на Днепре с татарами, Дашкович был захвачен ими в плен, но и тут его щадили, как знаменитого воина. Воспользовавшись междоусобною войной в Орде, он ускользнул из плена и возвратился в Черкасы невредим. Дружеские связи его с Лянцкоронским, а также с винницким и брацлавским старостами, давали ему возможность предпринимать удачные походы в самую глубь татарщины. В 1531 году Лянцкоронский умер. Дашкович один выдерживал напор татарской силы на пограничья. У короля между тем шли переговоры с ханом о вечном мире. Король, чрез своего посла Оникия Горностая, предлагал платить хану 7.500 червонцев и на столько же присылать сукна за всякий год, в который татары оставят его владение в покое. Хан постоянно уверял короля в своей дружбе, а татары между тем вторгались в польские владения. Видя все это, Дашкович продолжал свое дело по-старому. Козаки его промышляли рыбою и звериною ловлею по Днепру до самих Порогов, или что все равно воевали с татарами в их займищах. Когда татары шли на Московское царство, козаки отрезывали у них от главного войска слабые отряды; когда татары возвращались в свои улусы, добыча попадала в козацкие руки. Жалобы хана не имели никаких последствий. Наконец хан объявил королю, что, не смотря на их дружеские отношения, пойдет на Черкасы и Канев войною. Действительно, в 1532 году, Саиб-Гирей осадил Черкасы. По сказанию Бильского, в татарском войске было 1.500 янычар и 50 пушек. Но Дашкович тринадцать дней отражал приступы с таким успехом, что наконец хан был вынужден примириться. Подружась за трапезою с Дашковичем, Саиб-Гирей отправил к королю на Пётрковский сейм посольство. Вместе с ханскими послами отправился и Дашкович в Пётрков. У него созрел план защиты Украины посредством устройства на Днепре постоянной стражи в 2.000 человек, которая бы, разъезжая на човнах-чайках, не давала татарам переправляться на правую сторону. Сверх того, по его проекту, надобно было содержать конный отряд в несколько сотен, для снабжение защитников Днепра пищею.
На сейме приняли Дашковича с большими похвалами и осыпали подарками. План его всем понравился. Были предлоложения о постройке на днепровских островах крепостей и об основании за Порогами рыцарской школы; но тем дело и кончилось. Дашкович после того ещё воевал против татар, потом вместе с татарами опустошал Московскую землю в отмщение за Литву; в 1535 году он умер, бездетным, как и Лянцкоронский, может быть, даже и неженатым. Его родовые села и движимое имущество, характеризующее козацкий быт: деньги, золото, серебро, драгоценные вещи, одежды, лошади со сбруей и оружием, рогатый скот, овцы, свиньи и пасики в Черкасах и Каневе, достались в наследство его сестре и илемяннице.
Проект Остапа Дашковича об устройстве на Днепре постоянной стражи показывает, что опыты в этом роде были уже делаемы. Не доставало только помощи со стороны правительства, без которой непрочны были за Порогами займища черкасских и каневских козаков. Из актов того времени мы знаем, что ближайшие к Черкасам бобровые гоны, рыболовные озера и другие "входы" принадлежали искони киевскому Пустынскому монастырю Св. Николы. Остап Дашкович, по вступлении на староство, спрашивал черкасских старожилов, бояр, мещан и козаков, по какие именно урочища предоставлено Никольскому монастырю исключительно пользоваться правом звериной и рыбной ловли, и, по своей обязанности, утвердил за никольскими старцами это право, отстраняя от него козаков. Хотя козаки, по своему обычаю, вступались в монастырские входы и живились добычею на счет никольских старцев, но далеко не удовлетворяли своим нуждам, тем более, что старцы выпросили у короля подтвердительную грамоту. Козаки, вместе с мещанами, искали себе независимых угодий в низовьях Днепра и, по праву первого займа, владели сообща Звонецким порогом, то есть всем прилегающим к нему урочищем. Ссоры мещан и козаков с воеводами и старостами, оставившие след свой в современных актах, дают понять, что одна и та же нужда в средствах к существованию делала из козаков мещан и из мещан козаков, то есть - или собирала их в город под замковый присуд, или гнала в днепровские пустыни для вольной добычи. Так, в 1523 году, киевские мещане жаловались королю на своего воеводу Андрея Немировича, что он принуждает их ходить в поход пешком, а их лошадей и оружие раздает своим служебникам, заставляет мещан стеречь пленных татар и карает их за бегство, а по закону этого делать не следует; сверх того, воевода присваивает себе мещанские дворища и угодия, и приневоливает мешан к чёрной работе, которой они не обязаны исполнять. Жалобой ничего не добились мещане; надобно было или кориться воеводе, или бежать из Киева. В 1537 году, вскоре по смерти Дашковича; черкасцы и каневцы взбунтовались против своего старосты Василия Тпшкевича. Причина бунта осталась неразъясненною, но можно догадываться из позднейшей жалобы черкасцев на другого старосту, Яна Пенька, что дело шло здесь о спорных доходах и о пределах старостинской власти. Ян Пенько хотел заставить мещан и поспольство стеречь замок, который до тех пор охраняли особые "башники", принуждал их на себя работать, возить дрова и сено, не позволял возить в Киев на продажу мед, не давал ловить рыбу и бобров, отнимал издавна принадлежавший мещанам порог Звонец, собирал с них двойные коляды на праздник Рождества Христова и отягощал поставкою подвод. По королевскому повелению, оный же воевода Андрей Немирович, королевский "дворный гетман", вникнувши в дело на месте, при содействии двух королевских дворян, признал Пенька невиновным. Волей-неволей надобно было мириться с притеснителем. Всего тягостнее была для мещан сторожевая служба. При посредстве воеводы Немировича, мещане и все поспольство, а также черкасские вдовы, княжеские и панские люди и духовенство, обязались давать старосте по два гроша с каждого человека, который кормится собственным хлебом, а староста должен на эти деньги нанимать замковую сторбжу. На мещанах лежала обязанность отбывать сторожу только на урочище Свирне, да у Остроговых ворот, но и то только летом. Сверх того, по старому обычаю, мещане обязаны были содержать полевую и водяную сторожу, а также переезжать татарские шляхи вместе с старостинскими "служебниками".
Из этого видно, что на Украине, не только замковой гарнизон, но и все жившие возле замка участвовали в его защите. Мещане городов, лежавших внутри края, были жители мирные; мещане "замкового присуду", на пограничье, были воины. Прежний, до-татарский порядок вещей в юго-восточной Руси изменился мало; на старых обычаях строилось новое козачество. в то же самое время, вокруг старосты формировался здесь привилегированный класс, род пограничной шляхты. Одни из мещан выпрашивали, то есть покупали, у самого короля, другие у его дворного гетмана, киевского воеводы, так называемые вызволенные листы, которые освобождали их от общих с мещанами повинностей и обязывали только нести конную службу при старосте, да, по старинному обычаю, поддерживать в порядке замковые укрепление и давать на замковую сторожу каждый год по грошу и по четверти жита. Выходит, что эти зажиточные люди имели земледельческое хозяйство (роскошь на татарском пограничье), и потому из мещанских "потужников" они делались служебниками старостинскими, наравне с приезжими слугами, которых старосты привлекали на пограничье, предоставляя им разные льготы. За исключением этих избранных, все прочие мещане относились к старосте, как подданные к пану. Староста, как мы видели, заставлял их косить сено и доставлять в замок дрова; не дозволял им возить мед в Киев, а скупал сам по установленной однажды навсегда цене; с бобровых гонов на Днепре брал целую половину; без дозволения старосты, не могли они ездить и ходить в рыбные и бобровые входы, не имели права продавать рыбу и промышлять какими бы то ни было "добычами"; половину, а иногда все имущество бессемейного козака после его смерти, или что было все равно когда его возьмут татары, брал на себя староста, с тем чтобы ценные вещи передать королю; наконец, увеличивал обычную с мещан и козаков подать, коляду на рождественских святках, до произвольной цифры. Все вместе обнаруживает, что козацкую службу отбывали на пограничье сперва все вообще замковые мещане; но старосты нашли необходимым окружать себя приезжими людьми и богатейшими из мещан, чтобы держать остальных в руках. По смыслу разбирательства, сделанного киевским воеводою в Черкасах, высший класс население этой столицы днепровского козачества составлялп старостинские слуги, под руководством которых мещане переезжали татарские шляхи, и в состав которых входили бывшие мещанские "потужники", выпросившие себе у короля вызволенные листы; второй класс составляли собственно мещане, а третий —так называемое поспольство, в том числе и козаки, то есть люди, жившие исключительно добычею и заработком, люди большею частью бессемейные и неоседлые. Прочие мещане только ходили в козаки, то есть бывали иногда козаками по роду занятий. Гонимые нуждою и увлекаемые жаждой вольности, козаки, на перекор расчетам старосты, уходили в днепровские низовья, а оттуда иногда переходили в "Московскую Землю" на службу царю, с которым воевал польский король. Когда наступала зима, низовые добычники не смели показаться в Черкасы, боясь королевского старосты; а старосте между тем был нужен боевой народ. Чтобы привлечь своевольных добычников на зимовлю, он обещал бывало не смешивать их с теми, которые ушли в Московщину. и в доказательство посылал за Пороги охранную королевскую грамоту, или так называемый глейтовый лист, как это случилось в 1540 году.
Таково было положение Черкас во времена первых известных нам козацких походов, после которых для высших классов украинского население ходить в козаки и даже называться козаками сделалось делом почетным. Надобно думать, что промышленное козачество, привлекаемое торговыми интересами в Киев, усваивало себе военные обычаи в Черкасах. Этот город отличался боевым характером издавна. Когда Менгли-Гирей на приморском городище, принадлежавшем Литве, основал, в 1492 году, замок Очаков, из Черкас предпринят был против этого замка поход. Черкасцы, с помощью Менгли-Гиреева брата, взяли Очаков приступом и разрушили до основания. Прежде нежели запорожский Низ, сделавшись постоянным пристановищем для козаков, дал им новое название низовцы, днепровские козаки, в отличие от северских и донских, назывались у соседней Московской Руси черкасами. Это название распространилось впоследствии на весь южно-русский народ, хотя преимущественно выражало понятие о людях военных. И действительно город Черкасы, до времен Хмельницкjго, был наиболее окозаченный город из всех городов южнорусских. По люстрации 1622 года, мещанских домов было в нем только 120, а козацких - более тысячи.
Выше уже сказано, что после падение Греческого царства, поддержанное турками хищничество татар оттеснило русское население от устьев Днепра к северо-западу. Это значит - к западному Бугу и к верховьям Днестра. Киев едва держался на старом своем пепелище и оставался иногда совершенно безлюдным. Васильков стоял до 1586 года пустым городищем. Белая-Церковь, Канев и Черкасы были сборными пунктами для смельчаков, которыми предводительствовали королевские старосты. Население края вообще состояло из хуторов и пасек, которые появлялись и исчезали по мере большей или меньшей безопасности со стороны Крыма и нижнего Днестра, занятого ногайцами и турками. Польское правительство не сознавало за собой довольно силы, чтобы устроить прочную защиту восточных своих земель, и пришло к убеждению в необходимости откупаться от Орды ежегодною данью. Но обитатели пограничных русских областей далеко не были ограждены этою данью от татарских вторжений. Не все татары повиновались ханам, да и сами ханы не очень ревностно удерживали свой кочевой народ от набегов. Пограничные старосты беспрестанно имели дело с хищниками, а отразив их, в свою очередь нападали на татарские кочевья. Всего лучше объяснено это в реляции, представленной, в 1550 году, краковскому сейму Бернардом Претвичем, старостою новоустроенной крепости Бара.
Три орды кочевали тогда в виду Польши у Черного моря, независимо от крымцев: более отдаленная - в Добрудже, две ближайшие при устьях Буга и Днестра. Под стенами крепостей Очакова, Белгорода и Килии расположены были поселение турецких купцов. Эти куцы снабжали татар лошадьми и оружием для вторжение в Украину, с тем, чтобы добычу делить пополам; а многие турки и сами хаживали с татарами на добычу. Турецкое правительство извлекало из этой добычи свою пользу: на таможнях от уведенного из Украины скота и пленников шла в казну известная плата. Поэтому турецкие власти смотрели сквозь пальцы на нарушение договорных статей с Польшею. Приведем более важные места из сеймовой речи и реляции Претвича.
Когда пан краковский (Ян Тарновский) принял должность коронного гетмана, немедленно отправился он на пограничье и объехал все украинные замки и замочки. Не только на границе вокруг этих замков, но и около Львова, к Люблину и Перемышлю, увидел он пустыни, которых наделали татары, и которые теперь заселились, как около Львова, так и на самой границе, где много лет было безлюдье. Опустошение этой земли происходило оттого, что одна коронная стража стояла там, где ныне Бар, а другая там, где воевода белзский (Синявский) построил на Синеполе замок. Пока сторожевые роты успевали дать знать о татарском набеге в замки и гетманам, татары, в одни сутки, оставляли стражу в 30-ти милях позади себя и безопасно являлись под самим Опатовым. Они захватывали у костелов рыдваны с панскими семействами, полонили простой народ и исчезали с своей добычею. Теперь (продолжает Претвич) начали мы держать стражу в 20-ти и более милях дальше прежних сторожевых мест. Народ, узнавши заблаговременно, что идут татары, имеет время сбежаться в замки. Таким образом пустыни начали населяться, и населяются до сих пор. Между тем наши гетманы два раза разбили на голову белгородских, очаковских, добруджских и килийских татар, которые собирались ордою до тысячи человек, один раз у Зинькова, в другой около Бара. С того времени татары начали малыми купами прокрадываться мимо наших сторож: чаще всего по 200, по 300, а то и по 50, 60, по 40 по 30;даже и по 10 человек, потому что трудно открыть следы небольшой купы. Они ходят каждая особняком, а зверя в степях везде много, именно: диких коней, зубров, оленей, которых следы трудно различить от татарских. Этим способом татары набегали раз двадцать в год и уводили множество пленников из Украины. При таких обстоятельствах, пограничные воеводы снаряжали легкие отряды, человек в 200 или 300 из отважнейших людей и посылали их вдогонку за татарами. Эти отряды скакали по степям ночью, не смотря ни на какую темноту, а днем залегали в какой-нибудь балке (долине), укрываясь таким образом от наблюдений татарских сторожевых разъездов. Иногда они отбивали у татар добычу, иногда заграждали им путь в польские пограничные поселения".
Такой способ войны, по словам Претвича, назывался залеганием на поле или козакованъем. От Галича до Черкас раскинуты был и сборные пункты козацких дружин. С каждым почти годом они меняли свои становища, то выдвигаясь в безлюдье, то подаваясь назад, к тогдашней Украине Польского государства. Татары вторгались в эту Украину тремя полосами, на которых были удобные переправы, и которые назывались татарскими шляхами. Самый северный шлях, проходивший мимо Черкас, Корсуня, Киева, Луцка, Сокаля ко Львову, назывался Чёрным; средний - из Очакова через степные речки: Саврань, Кодыму, Кучмань, и мимо Бара, также ко Львову, назывался Кучманским; южный - по берегам Буга мимо Зинькова, через Покутье и Бучач, назывался Волошским или Покутским. Между этими-то шляхами, под прикрытием козацких стоянок и разъездов, усиливались утвердиться вольные поселения, служившие козакам пристанищами и пополнявшие их дружины. По нескольку раз приходилось этим поселениям исчезать без остатка. Выбрать село, то есть заполонить всех жителей, было тогда для татар делом обыкновенным. Через несколько времени после набега, снова на пепелищах появлялись кое-как слепленные хаты, и снова у жителей начиналась борьба с хищниками за свое существование. Из реляции Претвича видно, что замки: Ров, Ольчидаев и Жван, были разорены в его время волошским господарем, а окружавшее их население переведено за Днестр; когда же, на место старого Рова, устроен был крепкий замок Бар, вокруг него снова появились хутора, и многие из загнанных в Волощину вернулись на старые свои займища. Так было по всей пограничной линии, которая в начале появления козачества едва держалась между Галичем и Киевом, а при Хмельницком выдвинулась далеко на восток, за реку Ворсклу. Колебание пограничной линии то в одну, то в другую сторону будет виднее моему читателю из того обстоятельства, что даже в 1624 году, после хотинского поражения турок коронным и козацким войсками, после многочисленных, весьма серьёзных ударов, нанесенных козаками крымским и ногайским татарам внутри их поселений, Сигизмунд III, устанавливая еженедельные торги в Киеве по просьбе мещан, употребил в своей грамоте следующее выражение: "Miasto nasze Kiiow na granicy y w oczach prawie nieprzyiacielskich polozone iest".
Но заселение украинских пустынь, так же как и развитие козачества, совершалось, можно сказать, против воли правительства. Реляция Претвича была не что иное, как оправдание в наездах, которые козаки делали на татарские улусы. С одной стороны, он доказывал необходимость, с другой пользу козачества; но жалобы татарского хана все-таки заставили короля, в 1552 году, удалить Претвича из Барского староства на староство Терембовльское. Король был убежден, что татары оставили бы его владение в покое, если бы старостинские служебники и козаки пограничных замков: Киева, Канева, Черкас, Белой-Церкви, Брацлава и Винницы; не ходили в поле подстерегать Орду и не угоняли татарских стад. Королевскою политикою управляли люди, которым украинские дела представлялись далеко не в истинном своем положении, Козаки, обеспечивавшие панам спокойное пользование внутренними землями королевства, казались им буйными головами, а не людьми, поставленными в необходимость козаковать. Мысль о реестровке козаков, приписываемая обыкновенно Стефану Баторию, обнаруживается по документам ещё в 1540 году, через пять лет по смерти Дашковича. В этом году заведывавший Киевским воеводством князь Коширский получил от Сигизмунда августа такой выговор: "Многократно прежде писали мы к тебе, обнадеживая тебя нашею милостью и угрожая наказанием, и повелевали, чтобы ты бдительно наблюдал и не допускал тамошних козаков нападать на татарские улусы. Вы же никогда не поступили сообразно нашему господарскому повелению, и не только не удерживали козаков, но, ради собственной выгоды, сами давали им дозволение; и чрез такую неосмотрительность вашу, государство наше не могло пребывать в покое и терпело большой вред от татарского поганства". Далее король перечисляет прежние козацкие нападение на татар, потом пишет: "Посылаем дворянина нашего Стрета Солтовича. Мы велели ему всех киевских (находящихся в Киевском воеводстве) козаков переписать в реестр и доставить нам этот реестр. Повелеваем тебе, чтобы ты велел всем козакам непременно записаться в реестр и после того никоим образом не выступать из наших повелений; а затем кто осмелится впредь нападать на татарские улусы, тех хватать и казнить, либо к нам присылать. Если же перекопский царь, за вред, нанесенный его подданным, нападет на наше государство, или пошлет на него своих людей, тогда никакая твоя отговорка принята не будет, и мы, без всякого милосердия, взыщем на твоих местностях и на тебе самом вред, нанесенный нашим господарским и земским имуществам. В 1560 году оно снова настаивал, чтобы пограничные старосты отнюдь не посылали своих служебников и козаков на полевую службу. Спустя 32 года после выговора князю коширскому, дела козацко-мусульманские оставались всё том же положении. Придворная политика была сама по себе, а сила вещей на арене татарского погрома - сама по себе . В 1572 году король писал к Дмитрию Вишневецкому, что он доволен его храбрым отражением татар, но не согласился на его предложение содержать гарнизон в замке, устроенном им на днепровском острове, и повелевал ему бдительно смотреть, чтобы козаки отнюдь не вторгались в области турецкого императора, с которым и с крымским царем заключен был вечный мир. Но королевские наказы и угрозы оставались без последствий в силу противодействия причин, которые могла бы указать правительству только история недобитого татарами и литвинами русского общества, если бы она могла существовать в то время, и если бы правительство было способно послушаться указаний истории. В 1508 году, за один год до Люблинской политической унии, которою поляки надеялись успокоить себя относительно будущности Руси; опять читаем в королевском универсале бессильные угрозы королевского правительства тем людям, которые, под видом бунтовщиков и в Форме добычников, работали в пользу великого дела равноправности на суде, достигнутой наконец Русью в наше поворотное время. "Осведомились мы", писал тот же король, "что вы, самовольно выехавши из наших украинских замков и городов, проживаете на Низу, по Днепру, по полям и по иным входам, и причиняете вред и грабительство подданным турецкого царя, также чабанам и татарам царя перекопского, а тем самим приводите границы наших государств в опасность от неприятеля. Приказываем вам возвратиться в наши замки и города с поля, с Низу и со всех входов, не отправляться туда своевольно и не беспокоить татарских улусов. Если же кто не станет повиноваться настоящему нашему повелению, тем украинские наши старосты будут чинить жестокое наказание".
И действительно некоторые старосты чинили, какое находили для себя выгодным, наказание, но приводили дело только к тому, что мещане и другие люди замкового присуду начали больше прежнего бегать за Пороги, то есть ходить в козаки. Не обращая внимание на королевские меры к их обузданию, они повиновались более могущественному в жизни указанию нужды и находили по себе предводителей, которые давали полный простор их промыслу.
Мы видели, что Дашкович переходил от одного государя к другому; что он имел родовые села под Путивлем, принадлежавшим дарю московскому; что он соединял вокруг себя козаков двух соседних украин* (*Пограничья Московского государства, прилегавшие широкими мало населёнными полосами к Литве и татарским степям, назывались в Московских Приказах также украинами, в смысле окраинами государства.) и служил в одно и то же время двум государям. По его следам пошёл князь Дмитрий Вишневецкий, сделавшийся черкасским и каневским старостою около 1550 года. Когда король Сигизмунд-Август отказал ему в каком-то пожаловании, он грозил, что перейдет на службу к турецкому султану, или к московскому царю; и действительно, в 1553 году, простясь в родном Вишневце с двумя братьями, пустился он степями в Туреччину, в сопровождении преданных ему козаков. Король беспокоился о том, что турки приобретут в Вишневецком отличного полководца и постарался опять привлечь его к себе. Весною 1554 года, Вишневецкий получил королевский охранный лист и снова явился на Днепре. Владея Черкасами и Каневом, он построил ниже Порогов, на острове Хортице, крепость и, подобно Дашковичу, действовал против татар и турок соединенными силами московских и польских козаков. В 1556 году, путивльские козаки, под предводительством дьяка Ржевского, пришли на реку Псёл, построили суда и поплыли Дпепром под крымские улусы. На Днепре к ним присоединились 300 каневских козаков из дружины Вишневецкого. Они вместе разорили Очаков, побили татар и турок, и пошли обратно вверх по Днепру. Турки пустились за ними в погоню, но козаки засели в камышах и отразили нападение. У Ислам-Керменя настигли козаков крымские татары всею своей ордою. Козаки укрепились на днепровском острове, шесть дней перестреливались из пищалей с ордою, ночью отогнали у татар конские табуны; переправили сперва на остров, потом на западный берег Днепра, и возвратились благополучно восвояси. В том же году князь Вишневецкий взял приступом Ислам-Кермень, людей побил, а пушки перевез в свой хортицкий замок. В январе 1557 года хан пришёл к Хортице со всеми своими силами, штурмовал замок 24 дня, но принужден был отступить с большим уроном. Через несколько времени он опять осадил Вишневецкого на Хортице, и уже вместе с турками. Вишневецкий долго выдерживал осаду; наконец, когда козаки съели своих коней, поплыл к Черкасам, а в ноябре того же года переехал на службу в Московское государство, где получил в вотчину город Белев, со всеми волостями и селами, да в других областях несколько сел. Царь Иоанн Грозный посылал его на Днепр, где у него были старые приятели козаки, готовые воевать против неверных в пользу царя московского так же усердно, как и в пользу короля польского. Потом князь Вишневецкий был послан, вместе с московскими воеводами, в помощь черкесам, которые в то время воевали против крымцев. Все эти похождение имели свой смысл, согласный с обстоятельствами времени, местности и международной политики; но до нас от старины нашей часто доходят лишь ничего не выражающие заметки. Осенью 1561 года, Вишневецкий пришол с окружавшими его козаками на Днепр и, остановясь в урочище Монастырище, между островом Хортицею и Черкасами, выпросил у короля Сигизмунда-Августа так называемый глейтовый или охранный лист, по которому приехал в Краков. Здесь он вошёл в сношение с польским магнатом Ляским, который владел молдавскою крепостью Хотином и надеялся совсем присоединить Молдавию к владениям польского короля. Ляский предложил ему господарство молдавское. Вишневецкий, в 1564 году, с четырьмя тысячами козаков, явился на берегах Днестра. В это время в Молдавии, между господарем Яковом Василидом, иначе Ираклидом и боярином Томзою шла борьба за господарскую булаву. Томза успел вооружить молдаван против Якова и уже осадил его в сучавском его дворце, когда козаки явились оспаривать у него господарство в пользу своего гетмана. Томза отправил к Вишневецкому избранных бояр объявить, что он принял на себя господарскую власть только временно, и что молдаване желают иметь своим господарем храброго предводителя козаков. Вишневецкий поверил и пошёл с козаками к Сучаве; но Томза встретил его на пути по-неприятельски, одолел его войско превосходством сил, захватил в плен самого Вишневецкого и отправил в Цареград.
Много было примеров, что турки, заставив своих пленников принять магометанство, приобретали в них самых ревностных охранителей интересов Оттоманской империи. Домогались они отступничества и от князя Вишневецкого, но встретилм в нем непоколебимую твердость. Вишневецкий был казнен в Цареграде мучительною смертью. Его, вместе с другим знатным пленником, Яном Писецким, сбросили с башни на железные крючья; он зацепился ребром, повис на крюке и трое суток оставался живым. Сохранилось предание, что, находясь в таком положении, Вишневецкий продолжал славить Христа и проклинать Магомета; наконец вывел мусульман из терпение и был убит стрелой из лука.
Украинские кобзари воспели князя Вишневецкого под именем козака Байды, и песня о нем дожила в устах народа до нашего времени. В этой песне султан предлагает козаку Байде в замужество свою дочь и господство над всей Украиной, если он примет магометанство. Байда осыпает ругательствами султана и его веру. За это его вешают ребром на крюке. Байда велит своему оруженосцу подать себе лук со стрелами и, вися па крюке, побивает султана, его жену и дочку. Легенда о трагической кончине Вишневецкого, с вариациями, повторяется у многих современных писателей. По одной версии, Вишневецкий, провисев двое суток, велел подать себе лук со стрелами и начал избивать проходящих мимо турок. Султан Солиман пожелал видеть столь необыкновенного витязя, и Вишневецкий обессиленными руками направил в него последнюю стрелу. Тогда султан велел добить Вишневецкого. Турки (говорит легенда) разрезали на кусочки и съели его сердце, чтобы получить его мужество.